Отар Кушанашвили: Жанна Фриске никогда не ноет!

Это и давняя эстрадная выучка, и внутренний кодекс чести:  никто не должен видеть, каково тебе на самом деле.

Уже когда случился у нее «небывалый взлет по вертикали», она сломала два ребра на «Ледниковом периоде», любой наш футболист уровня обложки взял бы больничный, а Жанна лечилась тайно, продолжая выступать, потому что она не знает, как это – не доводить дело до конца, это ж значит имя испачкать.

Однажды в Омске она перед концертом почувствовала себя худо настолько, что лица не было, но на мой вопрос вопросов, а не перенести ли нам дюжинный в общем-то концерт, взвилась: ты чего, там же дети будут!

Да, два ряда партера были дарованы детям из детдома. «Они же так нуждаются, в Москве подлечусь».

Ее близкая подруга сказала мне, что две главные ее черты: она не бросает в беде, и она никогда не ноет.

А  то я не знаю, а то я не видел.

Как видел и то, как при температуре сорок она поехала в госпиталь к парням, побывавшим в мясорубке.

Я лично наблюдал эволюцию Жанны Фриске: из стадионной певицы – в частного, приватного, герметичного человечка.

[:image:]

В самолете, который года полтора тому назад мчал нас в Киев, на вопрос, что же будет теперь с карьерой (я про ребеночка и про Шепелева прознал из первых), Фриске ответила: «Куда она денется, карьера?!» – и, как мне показалось, с недоумением посмотрела на меня.

Я более двадцати лет в этом бизнесе и могу точно сказать: это ответ не поп-звезды.

Жанна знает себе цену, но, когда она читала про себя, что она – символ эротизма, она смущалась: «И это все?» Я предложил ей новый титул: «символ интеллектуального эротизма», она с восторгом его приняла.

Она вообще особенно ценит тех, кто умеет смешить, да и сама умеет: обогатила мой словарь едким, адресуемым к паршивцам: «фофан обтруханный».

В Астане она мне сказала, что житейское благополучие как формула воспето Пугачевой: «Мама, дочка, ты и я». Вместо дочки – Платон, а все прочее сбылось, и поэтому она вернется, она всегда возвращается к тем, кто в ней нуждается.